Он отвернулся, хмурясь так же, как погода за окном. День почти закончился, не принося ничего нового. Да он давно уже ничего и не ждал: просыплся, завтракал двумя бутербродами с чаем, шел на работу, где проводил положенное время, совершая положенные действия, потом шел домой, где ужинал и равнодушно слушал новости. Лишь потом он начинал Жить...
Вот и сегодня, отойдя от окна и шагнув к светящемуся монитору компьютера, от которого у него портилось зрение и часто болела голова, он почувствовал привычный всплеск чувств, оживление глубоко внутри. Он сел, привычно включил настольную лампу, потянулся, чтобы приоткрыть форточку, и замер, на миг ощутив приятную дрожь в пальцах.
На лице появилось совсем не свойственное ему выражение возбуждения, глаза засверкали, руки легко легли на клавиатуру. И клавиши застучали, роняя черные, пока мало что значащие буквы на белый лист экрана. Он не отрывал глаз от бегущей строки, на лице его появлялись то чуждая ему горькая усмешка, то задорная улыбка. Брови хмурились, рот кривился, глаза то зажигались гневом, то смотрели тепло и ясно.
Что там было, на этих белых листах, которые минута за минутой наполнялись буквами? Что заставляло его на два-три часа вдруг утрачивать обычное спокойствие? Его глаза никогда не смотрели Так, только в эти короткие моменты, когда он Жил...
Что было там, мало кому дано было понять. Это было похоже на вокзал, куда то прибывали поезда, то отправлялись. Люди расставались, люди встречались, они смеялись, шутили, обнимались, целовались, плакали. Там были Люди... Много - он четко слышал голос каждого, кто приближался, и голоса тех, кто был рядом. Он видел их судьбы - от рождения до смерти, он мог предсказать любой их шаг, хотя всего лишь несколько мгновений назад он и не ведал об их существовании. Иногда его внутренний вокзал затихал, и он тогда одиноко шел по перрону, пустому, гулко отзывающемуся на его шаги. И эта пустота была болезненной, почти физически ощутимой. Словно на том, последнем ушедшем отсюда поезде был кто-то самый важный, самый близкий и самый любимый, который уже никогда не вернется. И эта была боль потери, утраты, такой болезненной, какой он никогда не ощущал там, снаружи. Но вокзал вновь оживал, и он вдруг ощущал себя счастливым: счастливым сам по себе, в независимости от еще незнакомых ему людей, что заполняли платформу. И ради этого мига все и происходило. Ради мига внутреннего, чистого счастья, которое мало кто мог понять и единицы могли оценить.
Пальцы все медленнее бежали по клавишам, глаза потухали, как костер. Белый лист исчезал, и словно исчезал целый мир. Его мир, настоящий мир, внутренний, где за час происходило столько событий, сколько не было в его реальной жизни никогда.
Он возвращался, вставал со стула, гасил лампу, залезал под одеяло и еще долго лежал с открытыми глазами, слыша, как доносятся откуда-то издалека знакомые - уже родные - голоса тех, кто уже уехал, и тех, кто еще был на платформе. Он слышал их разговоры, он чувствовал их радость и печаль. И с этими людьми он засыпал, чтобы на следующее утро снова проснуться в мире, где он был одинок, в мире сером и обыденном. И весь день он будет жить мыслями о тех мгновениях, когда он снова будет Жить...
И пусть никто не будет знать об этой его Жизни - разве это так важно? Разве эта жизнь для кого-то? Нет, она для него, для того, чтобы он верил, чтобы он жил, глупо веря, что однажды все богатство его внутренней жизни вдруг воплотится в жизни наружной, вдруг кому-то где-то понадобится весь этот бурлящий, могучий миропоток, что кроется за грустными его глазами. Это Мечта, которую он ищет внутри и ждет, просыпаясь каждое утро в сером мире серых людей, которым не нужен он и которые не нужны ему...
Эта Жизнь для него, по его правилам, законам, по его желаниям. Никто не может в нее вмешаться, никто не может ею управлять. Это Чистота, это Свет, это Цель, которая однажды все-таки даст ему ответ - почему? А пока он просто засыпает, проводив очередной поезд...